Роль зла в истории

1. Один мой добрый знакомый уверяет, что нужно начинать с дефиниций, тогда все станет понятно. Я никогда не пробовал следовать его совету: но все, что случается, когда-то случается впервые. И именно это размышление (?), исследование (?), эссе (?) я попробую начать с определений. Ведь поскольку я не спешу отождествлять свои речевые привычки с теми, что имеются у моего читателя, мне действительно следовало бы дать вынужденно приблизительное (ибо выраженное в языке и потому тоже зависимое от моих же речевых привычек), но все же небесполезное для понимания поля моих рассуждений толкование базовых понятий. Да и вообще, почему бы не опробовать новую перспективу мысли?

Под историей, я, пожалуй, разумею систему событий. А событием я называю некую особую форму отношений объектов1, связываемую с некоторым пространством и временем. Это время может быть длительным: так, например, мы говорим о Столетней войне или о правлении династии Цинь. Мне могут возразить, что это наборы событий, а не сами события. Но такой подход чреват бесконечным дроблением пространства и времени в поиске настоящего события. И даже если оправдаются надежды получить некий чистый момент, в нем будет потеряно все то, что интересно историку: это будет лишь бессодержательная точка. История – не наука об остановленных вместе со временем атомах.

Событие всегда потенциально делимо, иначе оно теряет событийность. А значит, мы говорим о событии не тогда, когда не можем, а тогда, когда не желаем в данном контексте его делить. Ergo, событие субъективно. Оно суть мысленная конструкция, вольно устанавливаемая тем, кто связывает что-то с пространством и временем, назовем этого человека в широком смысле историком. Историк обобщает нечто как событие, поскольку видит в этом смысл, поскольку так выделенное событие содержит важные сходства внутри себя и качественно отличается от чего-то внешнего. Таким образом, у истории есть условия. Для нее требуется сознание, которое обобщало бы моменты в события, а события в систему. Это я называю внутренним условием истории. Как и Бердяев2, я настаиваю на важности этого компонента.

Но еще для истории требуется кое-что внешнее: а именно такие отношения объектов, которые можно было бы назвать особыми. Иными словами, надобно нечто, позволяющее историку качественно отличить одно нечто от другого и тем самым оправдать введение самого понятия события. Отличия должны быть нам интересны, чтобы мы стали говорить о событиях. Следовательно, история умирает, как только в ней не оказывается интересных историкам изменений.

Теперь я попробую дать дефиницию Зла. Проблема в том, что я не знаю, как это сделать. Проще перечислить какие-то частности: боль, страдание, войны, эпидемии, конфликты, убийства, пороки. Я успешно выделил только отдельные характеристики в своем понимании зла: например, что оно существует не в перспективе материи. Невозможно говорить о зле на языке атомов и химических формул, для меня нет ничего плохого или аморального в том, что одно вещество взаимодействует с другим. Не может быть Зла в факте вонзания ножа в масло или плоть.

Зло начинается, когда мы обнаруживаем в мире нечто мыслящее и/или воспринимающее3, то, для чего факт движения ножа есть не просто обмен веществ, но боль, поступок, обида, история. Нет зла вне сознания, как, впрочем, нет и истории. Они обретают смысл внутри духа и не мыслятся мной вне его.

Но что же такое зло? Может быть, я уже и готов к удобному обобщению. Например, мне интересна уходящая в гегельянство идея зла как того, что в абсолютном значении снимает само себя. Но мышление мое не столь еще абстрактно, чтобы убедиться в соответствии этой формулировки моему действительному пониманию зла. Поэтому с этой точки придется пойти по менее строгому пути, который когда-то казался мне не имеющим достойных альтернатив. И да поможет нам определение истории, умирающей при отсутствии интересных историку изменений. Сначала прощупаем почву случайными вопросами. С чего начинается история человечества? Я знаю разные версии. Она начинается с Плода. С познания Зла. Или, если угодно, «с Фукидида-афинянина, который описал войну [курсив мой – А.М.] пелопоннесцев с афинянами».

О чем история человечества? О битвах, о смертях, о революциях, о политических конфликтах, об эпидемиях чумы… Кажется, я только что видел этот список. Случайное совпадение?

Возможно. Особенно, если нам удастся вспомнить, о чем еще история. Она ведь и о реформах, о великих открытиях, о путешествиях, о научном и культурном прогрессе: иными словами, об интересных изменениях, как мы и должны были ожидать. Осталось понять, что объединяет эти интересные изменения, и главное – откуда они берутся.

Во-первых, причиной изменения может выступить мыслящее существо, человек. Человек меняет мир – и знает об этом. Он действует намеренно, но в чем намерение? Зачем он меняет что-то? Зачем он делает историю, зачем прогресс? Похоже, причина в том, что ситуация несовершенна, ведь человек, кажется, может менять совершенное разве что по глупости: но тогда мы все равно имеем дело с несовершенством – внутри этого самого человека. Я ясно мыслю несовершенство необходимой причиной изменений первого типа.

Но мыслим и другой тип. Это изменения внешние, не зависящие от нашей сознательной воли: стихийные бедствия, эпидемии, инопланетяне, смерть. Эти события могут менять что-то несовершенное, тогда зло служит их контекстом. Эти события могут менять совершенное на несовершенное, тогда они сами называются злом. Эти события могут менять совершенное на совершенное, тогда они могут не быть нам интересны. И, наконец, они могут менять состояния, совершенства которых нам сложно сравнивать, тогда они связаны с сомнением, то есть несовершенством, и угрожают конфликтом мнений, то есть злом. Роковой тезис уже срывается с моих уст, столь взбешенных не свойственной мне размеренностью. И мне хватает сил лишь на последний вопрос: для чего мы изучаем историю человечества? И есть ли хоть одна причина, которая не имеет в своих истоках факт существования зла?

История основана на интересных изменениях. В корне нашей заинтересованности изменениями лежит зло4. Какова роль зла в истории человечества? Ответ мой возмутительно прост: обеспечивать ее существование. 2. А теперь посмотрим правде в глаза. Я рассуждал долго и старательно, пыжился, изрыгал мысли, полные гордости и надежды на внутреннюю строгость. По сути, я всего лишь повторил за Бердяевым. «История не есть объективная эмпирическая данность»5, – сказал он. «Нужно, чтобы не только объект был историчен, но чтобы и субъект был историчен»6, – сказал он в той же книге и даже той же главе. «…если бы не было этого темного начала, то не было бы и истории, и мир начался бы не с начала, а с конца, с того совершенного царства Божия, которое мыслится как совершенный космос в форме совершенного добра, совершенной красоты», – заявил он все там же7, убивая последние мои надежды на оригинальность.

Что поделаешь, сегодня опытного интеллектуала ароматом диалектики уже не удивишь. Кто не слышал, как спросил Воланд: «Что бы делало твое добро?» или, другими словами, «О чем бы была твоя история?». Зачем же я так долго шел к очевидному ответу? Полагаю, затем, что важен не только ответ, но и способ его получения, особенно, когда ответ не окончательный, когда он не обессмысливает дальнейшие вопросы в поле своего решения. И я считаю, что рано ставить точку.

Гордо украсить описание мира вечными движущими противоречиями, созидательным антагонизмом, соблазнившим даже Канта8, – жест красивый, но недостаточный. Ибо само по себе это знание не движет еще историю, лишь покрывая густым туманом сугубо личный вопрос о том, что я должен делать, и как глобальная роль столь же глобального зла в столь же глобальной истории выражается в конкретном, живом, историческом.

Я спрашиваю, что делать нам с теорией зла в практике: вправе ли мы собственными руками убивать историю, то есть бороться со злом? Я боюсь давать отрицательный ответ, ибо ответственность побуждает меня допустить, что предшествующие рассуждения ошибочно претендовали на схватывание реальности. Как могу я призывать не бороться со злом, не зная с математической достоверностью, что мой призыв правилен? Ошибка дорогого стоит. Поэтому я должен продолжить поиск в стремлении трезво оценить свои силы. Возможно, мы никогда не уничтожим зло. Это дарует нам право бороться с ним всем сердцем. Великий опыт, нужный нам для этой борьбы – и есть то, что я больше всего ценю в науке истории.

Но как будущий мыслитель я обязан сомневаться: а если у истории есть конец? В данной перспективе у меня нет сил ответить на этот вопрос. Моя мысль зашла в тупик. Почему-то здесь я совершенно не готов повторять за Бердяевым, возможно, потому, что на самом деле никогда не повторял за ним.

3.

В статье И.В. Кузина9 я нашел удивительный термин: «слепое пятно мышления». Он напомнил мне об идее неполноты моих рассуждений, непростительной для столь ответственного вопроса.

Поэтому я хочу поставить внутри этого текста эксперимент и наполнить свое понимание зла объемом с помощью текста совершенно другого типа. Я писал его в другое время, в другом направлении мыслей, с другими целями и вообще совершенно по-другому.

Иными словами, это было другое событие. Событие, в котором мне совершенно чужда была строгость. Событие, в котором я посмел писать о Боге.

Конечно, я не вправе действительно претендовать на подобное. Поэтому я мог бы сказать, что об истинном Боге речь не идет, поскольку разговор ниже мне просто приснился. Но это неправда, мне не снятся такие сны. Я бы мог сказать, что это миф – но мне никто его не поведал. Скажу лучше, что этот диалог – срез моего сознания в момент поиска ответов о сущности зла. Конечно, я не могу знать, какие они на самом деле – Те, о ком я думаю. Сотворение мира. Действие 1.

Поднимается занавес. Сцена тонет в ослепляющем свете. Нет ни очертаний, ни форм, ибо все едино и все есть свет. В центре этого мира парят два силуэта – но их невозможно увидеть, ведь они тоже есть свет. Бог: И это хорошо. Люцифер: И это хорошо. Бог: А что хорошо? Люцифер: Я не знаю. Бог: А почему говоришь? Люцифер: Ты говоришь это, и я чувствую правду в словах твоих. Бог: И это хорошо, Люцифер. Люцифер: И все хорошо, Боже. Бог: И это печалит меня. Люцифер: Как хорошее может печалить? Бог: Меня печалит не то, что все хорошо. Меня печалит, что я забыл, что значит плохо. Все есть идеал. Все есть свет. Но я забыл, чем же это прекрасно. Слово теряет смысл. Я повторяю его, но не помню, что раньше за ним скрывалось. Слово... ушло от меня. Люцифер: Но ты всемогущ! Как же можешь ты что-то забыть? Бог: Да, я всемогущ. И потому я могу все, в том числе и забывать. Люцифер: Но если ты всемогущ, значит, ты можешь найти выход. Бог: Я уже нашел его, Люцифер. Люцифер: Так расскажи мне о нем. Бог: Тяжело рассказывать, ибо на твои плечи ноша сия. Люцифер: Не может быть тяжкой та ноша, которую на меня взвалил ты. Бог: Так знай, по Замыслу настанет время для великой жертвы твоей. Люцифер: Я принесу ее, когда настанет срок.

Действие 2.

Бог: Люцифер, знаешь ли ты, кто ты есть? Люцифер: Я есмь Люцифер, то есть Несущий Свет. Бог: И это верно. Но знаешь ли ты, кто ты по отношению ко мне? Люцифер: Это знание сокрыто от меня. Бог: Так я дам ответ. Ты – тень моя. Ты – отражение мое. Ты тот, без кого я бы не смог быть, ибо не видел бы душу свою. Ты тот, без кого не было бы самого прекрасного, что есть на свете. Люцифер: А что же самое прекрасное? Бог: Содействие. Соединение. Сострадание. Созидание. Сотворение. Все совместное. Люцифер (взволнованно): И я нужен тебе, как со-деятель? Бог: Не совсем. Мы нужны друг другу – как со-деятели. Понимаешь, чтобы совершить содействие, нужно сначала провести границы, дабы можно было отыскать то, что нас соединяет. Ты – вторая грань меня, и только в соединении граней рождается нечто действительно прекрасное. Люцифер: Как красиво говоришь ты! Как много мудрости в словах твоих! Бог: Но одно тревожит меня. Граней слишком мало. Я – твое зерцало. Ты – мое зерцало. Но мы не создаем ничего великого, ибо нас только двое. И я понял. У всего на свете должно быть отражение. И у света должно быть Отражение. И мы сотворим то, что будет воплощать разъединение. Воплощать хаос. Воплощать эго. Мы создадим то, в чем нет содействия, дабы миры смогли прийти к со-действию сами и со-здать нечто поистине прекрасное. Назовем же это миром! Люцифер: Да будет так!

Действие 3.

Бог: Любите ли Вы мир, который я создал? Ангелы: Любим, Господи! Бог: Считаете ли его совершенным? Ангелы: Считаем, Господи! Бог: И ты, Люцифер? Мнишь ли ты его совершенным? Люцифер: Да, Господи! Нет ничего совершеннее в сознании нашем! Бог: Так значит, это еще не мир, ибо он мертв. Вы знаете, что есть Тьма? Ангелы: Нет, Господи. Бог: Тьма есть ничто. Ничто сделает мир прекрасным. Ибо нет ничего прекраснее, чем миг, когда во Тьму проникает Свет. Поняли ли вы меня?

Ангелы: Поняли, Господи. Люцифер: Не понял, Господи. Бог: И я знаю это, ибо ты прав. Но скоро придет время понять тебе, ибо ты поведешь ангелов в мир, который я создал. Ангелы: И мы пойдем туда? Бог: На все воля ваша. Врата в мир открыты для вас. И вы пойдете, когда захотите, и столько раз, сколько захотите. И вы пойдете, когда устанете от Света, и захотите стать светлыми. Адам: И я хочу испытать это! Я пойду в мир! Ева: И я пойду с ним! Бог: Так ступайте, и помните: будьте благодарны Тьме. Но не верьте ей и не следуйте за ней, ибо вы уже поглощены ею. Но любите и следуйте за светом, ибо в нем спасение. Адам: Но как мы поймем, что есть Свет? Бог (касаясь ладонью сердца Адама, а затем сердца Евы): Я дарую вам карту чудесную, что будет светить в душе вашей, когда вы пойдете туда, куда должно. И назову ее Счастьем. Съешьте яблоко сие, и войдет оно в вас. Ева откусывает от яблока. И дает Адаму. И смотрит Адам нерешительно, но все же подносит плод к губам. Адам и Ева медленно проявляются из света. Мы открываем облик их – ибо стали они видимы для взора нашего. Люцифер: Но, как и прежде, не могу я понять, Господи. Бог: И я рад за тебя, ибо блаженна последняя минута неведения. Настает час твой. Люцифер: Ты сказал, Тьма исчезает, едва в нее проникает Свет. Но как же она сохранится? Едва ты создашь Тьму, как ангелы твои рассеют ее! Бог: Я спрячу Тьму там, где они не будут сперва искать. Я спрячу ее в сердце их! Люцифер: Но как же спрячешь ты Тьму в них, если они сами суть Свет? Бог: Грядет тот, кто войдет в них, и будет входить в каждого ангела, что решится спуститься из Света в мир. И мне надо попросить тебя… Люцифер: Проси, Боже! Исполню я волю твою! Бог: Но ты не знаешь еще просьбы моей… Люцифер: Мне не нужно знать ее. Довольно знания, что меня просишь ты. Проси! Исполню все, что поручишь мне! Бог: Прошу, и помни, что спасешься верой в день счастья, когда воздастся тебе. Люцифер: Сегодня тот день, Боже. Сегодня я счастлив, что могу помочь тебе! Проси! Проси, пока вера моя со мною! Бог: Стань тем, что не есть свет. Стань тем, что войдет в сердца ангелов и отравит их тьмою. Стань тем, что не есть я – дабы я смог стать тем, кем я призван стать. Люцифер (в ужасе): И я сделаю это? Бог: Сделаешь, Люцифер. Люцифер: И ты знаешь это? Бог: Знаю, Люцифер. Люцифер: И почему же я сделаю это? Бог: Потому, что любишь меня. Люцифер: Но ты? Ты любишь меня? Любишь, предлагая это? Бог: Ты знаешь ответ, Люцифер. Люцифер: И право, я знаю. И я тоже люблю тебя! Прощай! Дай мне потерять себя! И дай мне вернуться! В конце времен встретимся мы с тобой, как братья родные! Бог молчит.

4.

Бог молчит (опять-таки совершенно неоригинальный ход) не только о конце истории, но и о ее смысле: то есть о том, будет ли в системе событий некий универсальный принцип, ее упорядочивающий и заставляющий нас говорить «Хорошо, что история есть». Если у истории есть достаточный смысл, она оправдывает существование зла. В противном случае игра не стоит свеч. Но Люцифер не знает, есть ли у истории смысл. Он ожидает встречи, которая обнимет всю историю, всю систему наполненных злом событий, и тем самым оправдает его жертву. А Бог пока не дает ему ответа. Мы можем сказать, что Люцифер вечно будет ждать конца истории и так и не дождется. Но парадокс в том, что жертва его не станет от этого тяжелее, если только Люцифер будет все так же верить в финал. Отличие проявится лишь в том мгновении, которого не настанет. История и смысл для существа внутри нее никак не зависят от ее конца. Но если бы я нашел в себе право продолжить историю Бога и Люцифера, я бы сказал, что последний заслужил конец истории. А значит, нам опять-таки следует всеми силами бороться со Злом – на этот раз из сострадания к Люциферу. А вот история заслужила продолжения. Счастье, если поймет это и сам Люцифер, когда насладится блаженством конца истории. И, полюбивший историю, принесет он свою жертву снова, чтобы двинулась его возлюбленная к своему следующему концу. Ведь почему бы спасенной душе не вернуться после Спасения в новую историю? Если непонятно, зачем истории начинаться после конца, лично мне непонятно и то, зачем она начиналась первый раз.

Конечно, я снова не оригинален. Я не оригинален и в том, что говорю, что не оригинален. Я не оригинален и в том, чтобы рефлексировать об акте своей речи, отрицающей свою оригинальность. Я не оригинален даже в том, чтобы делать это несколько раз в одной и той же работе. Но на этот раз этот круговорот банальности даже по-своему красив, ведь именно круговорот он и утверждает.

Это цикличность. Цикл Бога и Люцифера, вечно рождающих и кончающих историю. Вот только у кого повернется язык сказать, что от повторений главного исчезает особое? Кто подумает, что внутри этого цикла история отсутствует? Кто, едва завидев слово «цикл», скажет, что все повторяется? Кто поспешит привнести в цикл коннотацию «механической неисторичности», свойственной шарманке? Не тот ли, кто забыл, что история всегда субъективна?

Библиография

Бердяев Н.А. Смысл истории. М.: Мысль, 1990. Гегель Г.В.Ф. Лекции по философии истории. СПб.: Наука, 1993. Кант И. Идея всеобщей истории во всемирно-гражданском плане // Кант И. Сочинения: В 8 т. М.: Чоро, 1994. Т. 8. С. 12–28. Кузин И.В. «Слепое пятно» мышления как депривация частного // URL: http://www.phil63.ru/slepoe-pyatno-myshleniya-kak-deprivatsiya-chastnogo

Сноски

1 Из которых, в отличие от естественных наук, хотя бы один есть мыслящее существо, так как без мыслящих существ история лишается своего главного предмета: события.

2 «Свободен духом тот, кто перестал ощущать историю как внешне навязанную, а начал ощущать историю как внутреннее событие в духовной действительности». Бердяев Н.А. Смысл истории. М.: Мысль, 1990. С. 31. 3 Кто-то заменил бы эту конструкцию на слово «человек», но я вижу в этом чудовищную поспешность.

4 Или, словами Гегеля, «интерес существует лишь там, где существует противоположность». Гегель Г.В.Ф. Лекции по философии истории. СПб.: Наука, 1993. С. 121.

5 Бердяев Н.А. Указ. соч. С. 19. 6 Там же. 7 Там же. С. 24. 8 См. Кант И. Идея всеобщей истории во всемирно-гражданском плане // Кант И. Сочинения: В 8 т. М.: Чоро, 1994. Т. 8. С. 16–17.

9 Кузин И.В. «Слепое пятно» мышления как депривация частного // URL: http://www.phil63.ru/slepoe-pyatno-myshleniya-kak-deprivatsiya-chastnogо

#5