Чернышевский как материалист: о новых людях, счастье и о том, что делать
Введение. Почему Чернышевский и «что делать» в работе?
Русская философия на протяжении долгих лет пытается найти ответы на два вопроса «Кто виноват?» и «Что делать?». В этих формулировках, ставших устойчивыми не только в русскоязычном пространстве, выразили вопрошание нашего человека две ключевые фигуры социально-политической мысли России XIX века: Александр Иванович Герцен и Николай Гаврилович Чернышевский. Стоящие у истоков русского социализма, они развивали мысль о поиске «виноватых» в существующем положении дел и возможном пути развития общества. Так, если проблема, поставленная Герценом, не была разрешена, и продолжала требовать ответа от современников и последующих мыслителей, Чернышевский не только поставил вопрос, но и предложил возможный путь благоустройства действительности. За идеями Чернышевского последовали многие поколения народников и социал-демократов1.
Среди значимых русских философов едва ли найдется много личностей, которые по своему масштабу превосходят автора «Что делать?» или столь точно улавливают «дух эпохи». В связи с этим, литературно-философское наследие Чернышевского тщательно изучено, хорошо известно о круге его чтения и воззрениях. Проблема же заключается в том, что материалистические взгляды и антропологический подход философа часто неудачно искусственно разрывают с его социальным проектом. На самом деле, система Чернышевского стройна и многослойна, и в наше время, которое по настроению смутно напоминает 60-е годы XIX века, исследователи до сих пор могут найти в ней актуальные на сегодняшний день предложения и резонирующие мысли. В данной работе мы попытаемся проанализировать социально-философские идеи Чернышевского-материалиста, обозначив их связь с современными ему философскими системами. В этом разыскании перед нами стоит несколько задач. Для начала мы проследим формирование взглядов философа и его идейный базис. Во-вторых, рассмотрим преемственность идей в opus magnum Чернышевского «Что делать?» и других работах. Наконец, обратимся к некоторым ключевым понятиям мыслителя, касающимся благоустроения жизни – это поможет нам ответить на вопрос, почему именно Чернышевский, а не кто-либо иной стал выразителем «духа эпохи».
Антропология и апология: материализм Чернышевского и другие взгляды как основа воззрений о социальном благе.
Как известно, Чернышевский – сын священника. Он получил качественное домашнее образование, прекрасно знал Библию и много иностранных языков. Юноша показал отличные результаты в семинарии и поступил на философский факультет Петербургского университета, где и произошло его идейное становление. Под влиянием профессора по всеобщей истории М.С. Куторги Чернышевский познакомился с методами научных исследований и трудами Ф.Х. Шлоссера (интерес к которому не потерял даже во время своего заточения в Алексеевском равелине). Работы Шлоссера дали Чернышевскому понимание, что история не может быть «непрерывным ровным прогрессом»2 и что необходимо открывать законы человеческого развития. Постепенно под руководством И.И. Введенского и М.П. Погодина философ познакомился с трудами некоторых материалистов, а также идеями французских утопистов – Сен-Симона, Фурье, Блана и Санд (мотивы, из трудов которых в творчестве Чернышевского мы отметим позже). К 1840-м годам Чернышевский соединил в своих взглядах учение Л. Фейербаха, гегельянство и идею «золотого века»: он верил, что изучение человеческой природы и воспитание человека может помочь в решении практических вопросов социума. Так, предложенное Гегелем новое философское учение в слиянии с естествознанием и антропологией и утопический социализм, как писал сам Чернышевский, дали ему и его современникам «уверенность, что “золотой век” находится не позади, а впереди…»3. Важно, что натуралистический материализм мыслителя не фокусировался на человеческих страстях, но был также неразрывно связан с нравственностью человека как индивида в гражданском обществе («Материальные и нравственные условия человеческой жизни и экономические законы, управляющие общественным бытом, были исследованы с целью определить степень их соответственности с требованиями человеческой природы и найти выход из житейских противоречий, встречаемых на каждом шагу…»4 – писал Чернышевский). Французские материалисты ставили в центр своих работ человека, его природу и нужды. Долгое время человеческое счастье воспринималось как нечто постыдное, в то время как стоические идеалы, призывающие презирать наслаждения, были очень популярны (особенно во времена Французской революции). Против них решительно выступили Ж.О. де Ламетри и К.А. Гельвеций («Так будем же антистоиками!»5 – этот призыв Ламетри и сейчас, в связи с трудами Чернышевского, имеет основания). Рассуждая об устройстве человека и механизмах его воспитания, материалисты заключили, что счастье может быть найдено в отходе от смутных поисков дуализма (Гегезия и Декарта), в обращении к «путеводным звездам» – природе и разуму. Следом за материалистами, составляя учение о человеке, Н.Г. Чернышевский сформулировал идею монизма, согласно которой понимание человека и его социальной действительности зависит от изучения его натуры (с помощью медицины, физиологии, химии). Однако несправедливо будет заключить об имморализме как французских материалистов, так и Чернышевского. Рационализм в философии и литературе 40-х годов XIX-го века проникался риторикой реализма в стремлении показать натуру человека и говорить «как есть», и лишь после – как «должно быть». Здесь нам необходимо прибегнуть к понятиям реализма и разумного эгоизма в связи с благом-как-пользой.
Как мы знаем, для материализма счастье упрочено в телесной организации, однако и душевное спокойствие не менее важно, ведь «чем более беспокойна, взволнованна и смущена душа, тем больше бежит от нее счастье»6. Несмотря на множественные обвинения в отходе от морали в мир субъективных наслаждений, именно материализм предлагает человеку вести себя этично не ради трансцендентальной цели, не из-за благоговейного страха перед наказанием и не жертвуя собой. Так, материалистическое соображение, что счастливым можно быть, лишь не поступая против совести, станет основой теории разумного эгоизма, разработанной Бланом и Фейербахом. Все люди, которые по природе движутся, руководствуясь удовольствиями или отвращениями, в своем столкновении выстраивают нравственную структуру справедливости, ведь нравственность7, есть лишь «совпадение наших интересов с интересами общественными»8. Соглашаясь с этим суждением и воспринимая человека не как отдельного индивида, но как Человека, Чернышевский пришел к восприятию блага как пользы для Человека-вообще.
Следовательно, как материалист, русский писатель не может быть обвинен в отходе от нравственности, т.к. благо определяется именно мерой приносимой пользой. Разумный эгоизм и английский утилитаризм (того же Джона Милля или Давида Рикардо), призывают к максимальной пользе для максимального количества людей: «Мое счастье не в противоположности общественному, но в том, что полезно для человека-вообще». Так, в связи с материалистической и утилитаристской идеями, Чернышевский создает образ человека, счастье которого может возникнуть только в обществе счастливых людей (развитых, нравственных, воспитанных – что встречается, например, в системе Ш. Фурье). Особенное воплощение эта идея обретает в разработанной Чернышевским концепции семьи, совместной жизни и воспитания (ведь все нравственные чувства суть «продукт воспитания»9, среды), мы рассмотрим позднее. «Совпадение интересов» и нравственное поведение человека требовало осмысления. В полемике между Ж.О. де Ламетри и Б. Мандевилем в материализме рождается мысль о научном подходе к этике, который позволил бы совместить исследование реального (действительного) и учение о желаемом. В связи с этим, необходимо обратиться к Г.В.Ф. Гегелю, с идеями которого Чернышевский был хорошо знаком с университета. Согласно Гегелю, по-настоящему изучено может быть лишь свершенное, наличное. Философ пишет: «Что же касается поучения, каким мир должен быть, то к сказанному выше можно добавить, что для этого философия всегда приходит слишком поздно. В качестве мысли о мире она появляется лишь после того, как действительность закончила процесс своего формирования и достигла своего завершения»10. Так, возвращаясь к основной теме нашей работы: чтобы писать об этике пропедевтически (каким поведение человека должно быть), нужно исследовать ее в наличном (каково поведение человека есть), что возможно с помощью неограниченных сил науки. Подход Чернышевского, таким образом, формируется как отбрасывание идеализации, в результате которого образованные люди могут стать близки простому народу и рассказать ему о том, кто он есть на самом деле. Критикуя «славянофилов и других идеалистов», Чернышевский советует: «Говорите с мужиком просто и непринужденно…»11. Кроме того, людям иногда нужно объяснить, в чем состоит их счастье (что близко риторике французского Просвещения), ведь некоторые из удовольствий могут вести не к благу-пользе, а страданию. Свою точку зрения по данному вопросу Чернышевский излагает в главном труде – «Что делать?», где он облекает социально-политические идеи в простые, многими раскритикованные за «нелитературность», формулировки и ловко обходит цензуру благодаря лежащему на поверхности любовному сюжету. Этот сюжет раскрывает романтизм в творчестве Чернышевского: красивая история Веры, Лопухова и Кирсанова служит не просто драпировкой для идей, но настоящим их воплощением не только в каждом из героев, но и в их «совместности». Так, с верой в науку как освободительницу человечества, автор романа «Что делать?» описывает утопическую жизнь-вместе, которая – как подлинная романтическая основа12 – становится шагом к общему благоустройству.
Opera13 Н.Г. Чернышевского: романические воплощения материализма / гегельянства / романтизма.
В своих трудах Чернышевский призывал подчинить все (труд и досуг, семью и воспитание, естествознание и другие науки) общественному благу. По его мнению, подлинная единая научная теория должна отвечать потребностям современной жизни и предотвращать не только социальные, но экономические и юридические опасности. Этот мотив прослеживается во всем творчестве Чернышевского. Еще в основу своей диссертации «Эстетические отношения искусства к действительности» (1855 г.) мыслитель положил тезис о том, что прекрасное есть жизнь, разрушая стереотип о прекрасном как трансцендентном и далеком. Здесь мы прослеживаем некоторую связь с Йенской школой: повседневное, бытовое, заурядное мистифицируется и эстетизируется. Так, в диссертации Чернышевского образ прекрасного в повседневности (в том, как есть, а не как должно быть), сопряжен с идеей служения искусства задачам и проблемам действительности, а также ее преображения. Гораздо позже в учении о государстве философ предположил, что правители должны вести кодификационную и законотворческую деятельность. Материализм и гегельянство (в философии права) объединились здесь в уверенности, что иллюзия индивида «о противоположности своих выгод с общечеловеческими интересами»14 является губительной; потому в стремлении к всеобщему счастью каждый становится частью прогресса. Постепенная технократизация, рациональное законодательство и «положительные законы» в экономике, по мнению Чернышевского, должны привести народ к «золотому веку», представляющему наивысшие достижения всех эпох в разных сферах научной и нравственной жизни. Таким «золотым веком» в рамках созданной Чернышевским «теории трудящихся» стал социализм, где трудовая деятельность в качестве мотивации имеет благосостояние самого индивида-работника (скорее всего, в этих воззрениях Чернышевский опирается на английских деятелей – полит-экономиста Д. Рикардо и Р. Оуэна, а также французских социалистов-утопистов). Движение к «золотому веку» наглядно представлено в жизни героев романа «Что делать?»: в их труде, взаимоотношениях, досуге и даже снах.
Для начала нужно сказать, что «Что делать?» встроен в основные философские системы современности Чернышевского. Роман открывается «самоубийством» Лопухова из-за искренней любви и уважения к выбору своей супруги: понимая, что Вера и Кирсанов взаимно влюблены, молодой человек «уходит со сцены». Подобный мотив уже встречался у французских мыслителей – а именно в романе утопистки Ж. Санд «Жак».
Хотя Чернышевского часто обвиняли в попирании традиционных ценностей и брака (например, одним из его ярых противников был В.В. Розанов) – писатель, наоборот, отрицает старую систему буржуазной семьи, которая заставляет супругов лишь медленно ненавидеть друг друга. Здесь для нас крайне важна фигура Веры Павловны: женщина эмансипируется – сама выбирает своего спутника жизни (или предпочитает отсутствие такового). Мы наблюдаем полемику со всеми традиционными суждениями о браке и даже с Гегелем, который писал: «Назначение девушки состоит существенно лишь в браке»15. Женщина появляется в романе как равная, а не как «предмет роскоши»16, ведь только с равным можно достичь счастья (не включая властно-подвластные отношения). На первый план в произведении Чернышевского выходят любовь, искренность и свобода выбора: совместная жизнь – это не договор, и брак расторжим, потому что его цель носит нравственный характер (автор снова полемизирует с философией права Гегеля). Таким образом, по Чернышевскому, брак не строится на чистой формальности (ведь формальность оскорбляет чистоту любви и интимность самого союза). Возможно, здесь писатель вновь вдохновляется йенскими романтиками: например, Ф. Шлегель в «Люцинде» говорил о том, что формальность может лишить любовь значимости. Кроме того, сама модель жизни героев романа напоминает йенское дружественное сожительство, построенное на «моменте чувства».
Роман, воспитывавший революционеров, показывает нам искреннюю, отличную от буржуазной, любовь, пространство жизни-вместе и постоянного развития, что может быть выражено в словах песни Веры Павловны, работающей на даче на Каменном острове17: нужно работать и учиться, и тогда «дела пойдут». В целом, действие романа разворачивается вокруг Верочки: именно она устраивает швейный кооператив-коммуну, именно на ее примере мы наблюдаем идеал эмансипированного брака, в ее снах излагаются основные социально-политические идеи автора. Здесь же мы наблюдаем еще несколько отсылок – кооператив, устроенный Верочкой, воплощает проект Л. Блана, описанный в «Организации труда», а сон Веры Павловны о будущем обществе отдаленно напоминает технологизированные фаланстеры Ш. Фурье. В отличие от примитивного народнического идеала Герцена, в романе представлен образ рая из железа и бетона на земле (утопия – всегда воплощенный рай). В описанном Чернышевским обществе воплощается утопический идеал: молодые люди имеют время для саморазвития, выстраивая свое счастье среди счастливых людей.
Перед тем, как перейти к заключению, в котором мы рассмотрим романтические образы жизни-вместе, обратимся к критической деятельности Чернышевского. В 1855 году вышло «Сказание о странствии и путешествии по России, Молдавии, Турции и Святой Земле постриженника Святой Горы Афонской инока Парфения», на которое откликнулись многие русские философы и литераторы. В том числе «реалистичный», по словам Н.Г. Чернышевского, текст, свободный от всякой литературности, привлекает протагонистов философской мысли: привлек его самого и Ап. Григорьева (для первого этот труд стал источником историографических сведений, для второго – «ключом к пониманию внутренней жизни народа»18). Для нас же важно, что на примере «Сказания» заметно, как текст лишился потребности в индивидуализации, автор перестал быть заметен, а выразителем текста стал сам народ – «великий немой»19. Все, что требуется от читателя подобного текста – прочувствовать его (заметим вновь влияние романистической поэтики), соотнести себя с представляющим «дух эпохи» текстом. Это противостояние Текста закостенелому Произведению станет для нас ключевым.
Заключение. «Что делать?» как выражение духа эпохи: жизнь-вместе новых людей.
Текст Чернышевского стал ареной общественной борьбы, здесь автор представил ответы на вопросы о поиске социального идеала. Именно поэтому в 60-е и 70-е годы XIX века едва ли можно было найти студента, не знакомого с романом «Что делать?». В этом смысле роман был близок Евангелию: его учили наизусть и переписывали вручную, изложенные «заповеди» сердечной жизни и социальной гармонии соблюдались многими поколениями последователей Чернышевского. Идеи философа стали религией «новых людей», которые под влиянием эстетического чувства обрели смысл жизни в утопическом пространстве (ведь «мир должен быть романтизирован»20). «Новые люди» Чернышевского – это не просто образ, а «люди из у-топии – из ниоткуда»: вне сословного деления, вне стереотипов, формирующие свои взгляды. Автор замечает, что стать подобным героям романа (или лучше них) может каждый. Описанное «как есть» переходит в проект «как должно быть».
Чернышевский недаром предупреждает читателя о герое Рахметове: поясним это, противопоставив «новых людей» Чернышевского и «лишних людей» Герцена. Герцен не сумел найти ответ на вопрос, вынесенный в заглавие своего романа, поскольку видел героев как «лишних людей»: они не нужны Российской действительности в наличности. Хорошо воспитанные, вдохновленные стоическими идеалами, они оказываются вне какого-то определенного сообщества. Кто виноват, что такие герои-стоики с самого начала не находят себе места в социуме? Несмотря на то, что аскет Рахметов из романа Чернышевского так же, как и герои Герцена, не находит себе места и уезжает в США, чтобы там воплотить идеал своей жизни, нам кажется, что в изложенной Чернышевским идее воспитания мудро отрицается стоицизм. Необходим сентиментализм, нужно избежать бесчувственности, социализировать «новых людей», которые умеют выстраивать жизнь-вместе и «участвовать в собственной жизни»21. Что делать в этой жизни? Чернышевский не дает четкой инструкции, потому что его роман, в подлинном смысле, является Текстом, автор которого надеется на самостоятельность читателя. Именно Текстуальность этого опуса лишает его особенной «литературности»: «реальный» роман Чернышевского с «новыми людьми» и их жизнью становится подлинным выражением духа эпохи.
Библиография
Бузько Е.А. «Сказание» инока Парфения в литературном контексте XIX века. М.: Индрик, 2014. Гегель Г.В.Ф. Философия права. М.: Мысль, 1990. Гельвеций К.А. Сочинения: В 2 т. Т. 1. М.: Мысль, 1973. Зеньковский В.В. История русской философии. М.: Академический Проект, Раритет, 2001. Ламетри Ж.О. де. Анти-Сенека, или Рассуждение о счастье // Ламетри Ж.О. де. Сочинения. М.: Мысль, 1976. Новалис. Фрагменты. СПб.: Владимир Даль, 2014. Тесля А.А. «Сказание…» инока Парфения в ситуации наивного чтения // Вестник ПСТГУ. Серия I: Богословие. Философия. 2015. № 2 (58). Чернышевский Н.Г. Избранные труды. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2010. Чернышевский, Н.Г. Полное собрание сочинений: В 15 т. Т. 3. М.: Гослитиздат, 1947. Чернышевский Н.Г. Полное собрание сочинений: В 15 т. Т. 7. М.: Гослитиздат, 1950. Чешихин-Ветринский В.Г. Н.Г. Чернышевский. Петербург, 1923.
Сноски
1 Чернышевский Н.Г. Избранные труды. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2010. С. 5.
2 Чешихин-Ветринский В.Г. Н.Г. Чернышевский. Петербург, 1923. С. 13. 3 Чешихин-Ветринский В.Г. Указ. соч. С. 36. 4 Чернышевский Н.Г. Очерки гоголевского периода русской литературы // Чернышевский Н.Г. Полное собрание сочинений: В 15 т. Т. 3. М.: Гослитиздат, 1947. С. 179.
5 Ламетри Ж.О. де. Анти-Сенека, или Рассуждение о счастье // Ламетри Ж.О. Сочинения. М.: Мысль, 1976. С. 266.
6 Там же. С. 267. 7 Общее место со времен античной философии, которое можно начать с рассуждений Аристотеля о том, что человек – существо, склонное к общению. Так, нравственность рождается не как естественное явление, но в столкновении людей (общая идея Ламетри в труде «Человек-машина» и Гельвеция в работе «О человеке»). Наиболее интересно рассмотреть здесь нравственность в связи с Гегелевской философией права: если мораль предполагает противостояние частного и всеобщего, то в нравственности это противостояние переходит в единство, что достаточно близко материалистической идее о невозможности игнорировать общественные интересы. 8 Гельвеций К.А. Сочинения: В 2 т. Т. 1. М.: Мысль, 1973. С. 213. 9 Ламетри Ж.О. де. Указ. соч. С. 288.
10 Гегель Г.В.Ф. Философия права. М.: Мысль, 1990. С. 55. 11 Чернышевский Н.Г. Не начало ли перемены? // Чернышевский Н.Г. Полное собрание сочинений: В 15 т. Т. 7. М.: Гослитиздат, 1950. С. 888. 12 По выражению исследователя В.В. Зеньковского: «Под покровом реализма сохранилась настоящая и подлинная романтическая основа» // Зеньковский В.В. История русской философии. М.: Академический Проект, Раритет, 2001. С. 317. 13 Lat. «труды» от opus – «труд».
14 Чернышевский Н.Г. Полное собрание сочинений: В 15 т. Т. 7. М.: Гослитиздат, 1950. С. 288–289.
15 Гегель Г.В.Ф. Указ. соч. С. 214. 16 Этот мотив встречается часто, например, в описанном А.Н. Островским в «Бесприданнице» разговоре между Кнуровым и Вожеватовым о том, кто должен жениться на Ларисе и какова «цена вопроса». 17 Нужно обратить внимание на пространство: так, одним из ключевых образов утопизма становится остров как удаленное место (точнее – без-местность), где герои, совершенно не похожие на окружающих, благоустраивают жизнь по законам социального и трудового равенства.
18 Бузько Е.А. «Сказание» инока Парфения в литературном контексте XIX века. М.: Индрик, 2014. С. 105. 19 Тесля А.А. «Сказание…» инока Парфения в ситуации наивного чтения // Вестник ПСТГУ. Серия I: Богословие. Философия. 2015. № 2 (58). С. 126–129. 20 Новалис. Фрагменты. СПб.: Владимир Даль, 2014. С. 152–153.
21 По выражению А.И. Герцена в романе «Кто виноват?».
#41
