Какова роль зла в истории?
В современном мире ведется полемика о будущем государств, будущем человечества, будущем в целом. Предсказать же его представляется невозможным из-за одного фактора: личности. Мы не даем ей этической оценки, признаем лишь, что история как научная дисциплина не сможет справиться с ее загадкой. Говоря об этом, немецкий историк Генрих фон Трейчке утверждал, что "история вершится людьми". Их можно называть героями или злодеями, но разве изменит это их роль в том, что мы называем историей? Целью данной работы является ответ на вопрос о роли зла в истории и, в частности, на вопрос о том, можем ли мы утверждать существование такового. Для достижения цели нам необходимо будет решить три взаимосвязанные исследовательские задачи. Во-первых, нужно прояснить, что вообще мы понимаем под историей. Во-вторых, проанализировать, какой подход к восприятию времени релевантен нашей концепции и по каким причинам. В-третьих, сформулировать понятие зла через призму определенной нами философии истории и дать ответ о его роли, если мы признаем, что оно есть.
До начала XVIII в. считалось, что история является творением Бога, так называемым "умыслом", который осуществляется с помощью людей, хотя и наделенных свободой воли, но действующих в соответствии с неведомой им всеобщей гармонией. Следовательно, до этого времени история представляется объективно существующим множеством "историй" – частных проявлений божественного плана. В 1780-х годах возникает идея о том, что человек может вершить историю самостоятельно, опираясь на индивидуальное представление о будущем и согласно своему плану. Он ведом из темноты мгновения, в которой находится всегда, в будущее: правильное и счастливое, по поводу которого может испытывать чаяния и надежды. Беньямин, однако, решительно бы не согласился с этим утверждением, ведь для него образ счастья, "нами лелеемый", пропитан прошедшим временем; счастье само "существует только в атмосфере, которой нам довелось дышать". Нам же, наоборот, представляется, что мышление человека направлено "вперед"; человек в своей деятельности становится предсказателем самовоплощающегося события, и разум его, как утверждал Кант, "не знает границ своим замыслам". Любое действие становится экспериментом, который – хоть немного – изменяет начальные условия.
Раннее понимание истории как "историй", если исключить идею умысла, оправдывает себя в том смысле, что частные истории, которые творим мы, складываются и сплетаются между собой, формируя историю вообще. Философ и социолог Карл Поппер в книге "Нищета историцизма" хотя и акцентировал внимание на критике материализма, но упомянул также и о новизне, сложности социальных явлений и неточности предсказания – трех составляющих, которые могут проиллюстрировать "загадку личности". Так, каждое частное социальное событие ("происшествие") не может повториться: сумма условий всегда различна. Кроме того, в эту сумму вмешивается ментальная жизнь индивидов, каждый из которых – напомним – "предсказатель". Именно потому – из-за так называемого "Эдипова эффекта" – точный календарь событий не может быть составлен, ведь он изменяется сейчас. В связи с этим появляется необходимость прояснить наше понимание времени в данной работе.
Диктуемая деятелями, которые порождают "неточности", история вершится сейчас: в этом ломается ее незыблемость. История динамична настолько, насколько это продиктовано деятелями, которые блуждают в темноте мгновения. Это понятие разработал немецкий неомарксист Эрнст Блох, чью трактовку времени можно было бы условно сравнить с системой Августина. Событие у Блоха постоянно размыто, субъект его живет в "темноте": непосредственный центр его переживания – вечное "jetzt" (сейчас/теперь). Загадка заключается в том, что мы знаем о прошлом; лишь представляем будущее, а "в самом осуществляемом есть что-то, что еще не осуществилось". Человек может надеяться и составлять планы, но он никогда не знает, как отзовется его действие, что вызовет его соприкосновение с миром: дело не в самостоятельном, предрешенном движении истории к определенной точке, а в множестве деятелей, который нарушают тезис о безусловности и абсолютности прогресса как единонаправленного движения. В этом смысле можно снова согласиться с Поппером, который утверждал, что всеобщий, холический контроль неотвратимо ведет к концу прогресса. Неопределенный человеческий фактор (несводимый лишь к психологии), разнообразие материала гарантируют нам движение: не всегда вперед, но направление не столь важно, ведь человечество не стоит на месте. История не может быть застывшей, поскольку каждый раз в мгновении – в актуальности – она начинается "заново".
В силу метафизики мгновения человек всегда необходимо или переживает о грядущем, или оборачивается в прошлое, которое, согласно некоторым теориям философии истории, предоставляет нам определенные категории мышления. Снова обращаясь к XVIII в., можно вспомнить такую формулу: "История суть зерцало добродетели и порока, позволяющее на чужом опыте уяснить, что следует и чего не следует делать". Традиция формирует наши представления о зле и его роли в истории. Имея в виду, что автор указывает на особое значение лексического выбора, нужно отметить однозначное понятие "зерцала": с его помощью подчеркивается подлинность того, что нам диктует историческая традиция. Возникает вопрос, сможет ли философия истории ответить, почему следует как-либо поступать и почему нет, если история диктует, как именно.
В теории британского философа Робина Коллингвуда история (правда, история прошлая) повествует о res gestae; о том, что человек собой представляет. Но, кажется, человеку-деятелю, человеку своего времени история задает вопросы, а не дает ответы. Что человек может собой представить? И ответ на это вовсе не предполагает список блистательных успехов или, наоборот, список злодеяний, имевших место в прошлом. "Человек-jetzt" не обречен ни в положительном, ни в отрицательном смысле, потому что у него остается право на действие, liberum arbitrium. Но, как мы знаем, aliud est iudicium, aliud arbitrium.
На этом этапе требуется разделение истории как действительности и истории как реакции на действительность, которая формирует ту "Historie", о которой мы можем судить в определенных категориях. Важно лишь помнить формулу поэта Йозефа фон Эйхендорфа: "Один историю творит, другой ее пишет". Кем бы ни был деятель, героем или преступником, его роль от этого не становится значительнее, не оценивается с точки зрения морали. Если мы говорим об истории как о дисциплине, то в ее рамках мы наблюдаем фиксирование определенного "вклада" в историю, которому уже сам историк способен придать эмоциональную окраску, наделяя его вместе с тем этическими коннотациями. Читатель также воспринимает информацию в категориях "хорошо-плохо", "морально", "несправедливо": и кажется, что у него нет возможности не давать такой оценки. Историк, как писал Вальтер Беньямин, "вчувствуется" в победителей прошлого, в "правых"; это и порождает заблуждение. Для мгновения нет необходимости в знании истории; мы люди, которые приносят нечто новое в мир (что отсылает нас к рассуждениям Ханны Арендт).
Так, история как рефлексия самостоятельно создает зло; дает ему лица и голоса, она сама распределяет роли. Историю творят, производят "деятели", интерпретаторы же дают ей оценки, "делают" (machen) ее. Разделение подобного участия лексически удачно можно продемонстрировать одной фразой Шеллинга, который писал, что человек "не просто участвует в [истории] – он ее производит". История в ее динамике – не произведение добра или зла, а людей, которым присваивают ярлыки ученые. Под влиянием этических учений, сформированных за долгие годы европейской истории, злу отводится меньшая роль, зло, по установке, противостоит прогрессу, но именно оно толкает к новым изобретениям, к поиску выхода из ситуации, к вечной гонке. Творения нами стигматизированных злодеев могут не иметь позитивного (как созидание) характера, но ими являются события. Вряд ли наш вопрос об отрицательном или положительном вкладе сохраняет свою значимость вне понятий о "зле" и "добре".
Загадка личности, о которой мы упомянули в начале данной работы, заключается в том, что человек оставляет след. Всегда можно делать историю бессознательно, но иное дело – ее производить. Люди несут ответственность за те "истории", в которых участвуют. Хотят участники истории этого или нет – ответственность ложится на их плечи, и выбор здесь предоставлен в роли, которую можно изменить. В связи с этим возникают мысли о "банальности зла" у Арендт: кажется, разделение "делать" как "производить/вершить" может работать и в приложении к ее системе. Чудовищные злодеи, которых осуждал весь мир, руководствовались приказом, и (хотя это не лишает их ответственности) "делали историю". Те же, кто продумывал эти приказы, строил планы на будущее, являлись истинными деятелями, идеи которых нас действительно ужасают.
Роль злодеев, если все же стигматизировать их как таковых, велика, иначе зачем мы помним их имена? Зло традиционно играет роль фона; но действительно ли оно выполняет оттеняющую функцию? В истории-рассказе именно со стороны антигероев можно наблюдать действия, именно они выступают инициаторами. Деятель, по Козеллеку, уникален, но каких личностей он называет уникальными? Четыре человека, которые, по его мнению, творили историю, не могут быть признаны однозначными фигурами. Ко всем им, кажется, можно отнести кантианское определение "гения": они оригинальны, несут в мир изменения, ведут за собой людей, служат примером. Как заметит Теодор Адорно, главной проблемой тотального утопизма во всем (стремление во всех сферах к хорошему, справедливому, доброму) является банальность. Ипостаси добра смешиваются в одну, между ними стираются рамки, в то время как зло всегда ново, оно переступает границы. Разве не это формирует в голове воспринимающего образ "абсолютного героя"? Как, например, Дон Жуан – страстный борец со следами прошлого, характер которого можно даже назвать прометеевским. "Не всякое горение революционно", – заметил Иван Болдырев, но хочется утверждать, что нам представился тот самый случай. Дон Жуан является "человеком-jetzt", который предан мгновенному порыву, предан темноте мгновения и жертвует настоящим ради будущего.
В своем рассуждении о том, можем ли мы вершить историю, Козеллек приводит фигуру Наполеона в качестве иллюстрации того, кто распоряжается историей: можем ли мы дать характеристику такому деятелю? Будет ли эта персоналия со знаком "плюс" или со знаком "минус", решает интерпретатор. Мы можем признать, что он просто велик. Или, например, всем известный антигерой, которого никто не должен был называть по имени, поступил поистине возмутительно, уничтожив храм богини Артемиды в Эфесе. Герострат знал, что потомки будут помнить его имя – и был прав. Через сотни лет, несмотря на старания и "решение всей Азии" стереть его бессмертную славу, все помнят о "лаврах Герострата", которые, особенно современному человеку, представляются не вечно гнетущим позором, а дерзкой славой чего-то пугающего и никому не доступного.
Стоит признать, что в глазах современных людей "злодеи" предстают порой более привлекательными, но нужно пояснить, что они – волевые деятели (а не претерпевающие долг жертвы "банального зла"). В мгновении, моменте "сейчас" важно, что человек – спаситель он или виновник в глазах интерпретатора – может вершить историю по своему усмотрению. Ученые и читатели присуждают роли; с их же позиции хотелось бы оценить роль "зла" в истории как не просто значительную – а иногда даже гораздо большую, чем роль "добра".
Библиография
Авл Геллий. Аттические ночи. II, 6, 18 // Аттические ночи. Книги I–X. СПб: Гуманитарная Академия, 2007. Беньямин В. О понятии истории // Новое литературное обозрение. 2000. №6 (46). С. 81–90. Болдырев И. Время утопии: Проблематические основания и контексты философии Эрнста Блоха. М.: Издательский дом Высшей школы экономики, 2012. Кант И. Идея всеобщей истории во всемирно-гражданском плане // Кант, И. Сочинения на русском и немецком языках. Т. 1. М., 1994. Поппер К. Нищета историцизма / пер. С. Кудриной. М.: Прогресс, 1993. Adorno T.W. Blochs Spuren // Gesammelte Schriften (Noten zur Literatur III). Fr. a. M.: Suhrkamp, 2003. Bauer G. Geschichtlichkeit // Wege und Irrwege eines Begriffs. Berlin, 1963. Bloch E. Das Prinzip Hoffnung. Bd. 5. 1959 // Gesamtausgabe: in 16 Bde. + 1 Erg.-Bd. Fr. a. M.: Suhrkamp, 1959–1978. Bloch E. Tübinger Einleitung in die Philosophie. Bd. 13. 1963-1964 // Gesamtausgabe: in 16 Bde. + 1 Erg.-Bd. Fr. a. M.: Suhrkamp, 1959–1978. Jablonski J. Th. Allgemeines Lexicon der Künste und Wissenschaften. 2 Bde. Bd. 1. Konigsberg/Leipzig, 1748. Koselleck R. Über die Verfügbarkeit der Geschicht // Vergangene Zukunft: zur Semantik geschichtlicher Zeiten. 3. Aufl. Fr. a. M.: Suhrkamp, 1979. Rosenzweig F. Der Stern der Erlösung. Fr. a. M.: Suhrkamp, 1988. Treitschke H. Politik. Vorlesungen. Hrsg. von M. Cornicelius. 2 Bde. Leipzig, 1897. Schelling F.W.G. Allgemeine Übersicht der neuesten philosophischen Literatur // Philosophisches Journal. 1798. № 8.
