Промежуток пути, или Брамс покидает Висбаден. Опыт ассоциативной интерпретации музыкального произвед
Можно представить, как девятичасовой утренний поезд не спеша трогает с места. Город «луговых ванн» (Wiesbaden), минеральных вод и закрытых на тот момент казино расплывается в купейном окне. Композитор скорее понур, нежели задумчив. С курорта, по собственному выражению, он увозил обратно все свои болезни, не забыл ни одной. Словом, человек, измученный висбаденским нарзаном. Еще эта серая затянувшаяся весна...
Мы не знаем, куда точно отправлялся Иоганесс Брамс. Но весь этот путь, железнодорожный промежуток, можно проследить на нотном стане соч.118 за №2 (уж не номер ли поезда). Не знаем какие мысли терзали композитора. Кажется, не слишком радостные. Ведь так звучит пьеса прощания, с городом ли, с человеком, пьеса расставаний, тонущих за окном пейзажей. Однако, не оставляет ощущение сквозящего, как между нот, света.
Вот проносятся мимо столбы телеграфа, насыпи и рвы, пастбища, запруды, будки и кирки, далекие селения, накрапывает мелкий дождик. На диване лежит нераскрытая утренняя газета Брамса, сам композитор переживает нечто вроде светлой грусти. Сейчас он представил, будто поезд идет вдоль клавиш его концертного венского рояля, «Штрейхер и сын» (№8105), черные и белые клавиши уложены, вбиты вместо сырых рельс, но затем маэстро отгоняет это видение, как несерьезное и пошловатое.
На небе тяжелые темные тучи, но где-то пробивается свет, поезд ныряет в тоннели. Еще совсем недавно Брамс решил окончательно завязать с композиторской деятельностью. Намерение оказалось неосуществимым. К счастью.
- Вот только здоровье ни к черту. Вижу всё хуже. Да и печень шалит. Но старею с музыкой. Всё это промежутки, интермеццо лет. Они тоже звучат. Брамс вновь обратился к проносящемуся за окном пейзажу. Уныло, но сколько нот. Вот, скажем, ля-мажор.
Месяцы горячих и холодных термальных источников – позади, позади и этот промежуток, как и бестолковые висбаденские врачи, как и томик любимого Шиллера, что композитор забыл в апартаментах. Ну, в самом деле, не возвращаться же… А жаль.
Поезд несет, вагон качается, колеса привычно стучат. Иоганесс Брамс тихо дремлет в своем купе. Перрон пролетели без остановки, фонари, ветки, одинокий гудок.
Спустя сто с лишним лет мы слышим его маршрут, эти стройные звуки, светлую грусть, расставание без прощаний, мелодию, полную грации и чего-то удаляющегося от нас. Она играет, когда мокрые фрамуги блестят остывшим после дождя солнцем, когда вечерние огни города отражаются в лужах, когда луна проплывает за высотными домами. Интересно, заметил ли Дебюсси легкое, ненавязчивое сияние этой пьесы, когда работал над своей Clair de lune?
Я спросил своего старинного приятеля, Вольдемара Бонакова, прославленного энтомолога, обладающего даром синестезии: какие цвета, оттенки видятся ему во время прослушивания интермеццо Брамса? Лимонно-желтый, ответил он, представь себе графин сладкого лимонада, до краев наполненный кубиками льда, где под сенью мятных листьев плавает одинокая долька лимона.
Мне же подумалось, что к опусу 118 №2 Брамса подается не лимонад, а полусладкие вина, любовные письма, разорванные в клочки и деньги на обратный билет. Но если мелодия уже заблуждала в твоей бедной голове, то непременно погрузишься в топкие воспоминания, очнешься да справишься у зевающего собеседника:
- Любите ли вы Брамса?
У Трумена Капоте в романе «Луговая арфа» (The Grass Harp) индейская трава, стоило ветру подняться, звенела, звучала разными голосами на закате. В Висбадене, который оставил Брамс, – луговые ванны полны музыкальной капели, сверкающей в погожие дни.
И пускай это моя фантазия. Возможно в дальнейшем она обернется промежутком в памяти, лишь заиграют первые ноты сочинения немецкого композитора.
FIN
