Опыт ассоциативной интерпретации музыкального произведения: Ф. Шуберт. Экспромт № 1 in C-moll. Op. 9
Среди всего многообразия видов искусств положение музыки уникально. Музыкальная материя, с которой имеют дело исполнители и композиторы, настолько тонкая и эфемерная материя, что для нее нельзя сразу же подобрать подходящее определение, но говорить о том, что ее нет вовсе, было бы поспешным и ошибочным суждением, ибо влияние этой материи на человека, его чувства, мысли и расположение духа отрицать невозможно. Интересна мысль Артура Шопенгауэра: «Музыка – это непосредственная объективация и отпечаток всей воли, подобно самому миру, подобно идеям, множественное явление которых составляет мир отдельных вещей». Музыка способна передать малейшие душевные движения человека, но она делает это вне страдания и смятения, и это завораживает в ней. Музыка в некотором роде созвучна миру явлений, но при этом бесконечно оторвана от них, она не знает волнений и тревог реальности. Поэтому говорить о музыке всегда сложно, ибо слово – очень неточный инструмент, который не способен передать всю полноту и насыщенность, содержащуюся в музыкальном звуке. Но, за неимением иного средства, в этом эссе мы попробуем изложить ряд настроений и идей, навеянных музыкальным произведением. Для этих целей нами было выбрано произведение для фортепиано Франца Шуберта 4 Impromptus, Op.90, D.899 – No.1 in C Minor, увидевшее свет в 1827 году. Франц Шуберт – один из выдающихся представителей романтического направления в музыке, и именно поэтому для него так характерны обращения к личности, к ее переживаниям и страстям, тревогам и сомнениям, что выражается, как нам кажется, в особой музыкальности. Возможно, благодаря гуманистической окраске во вновь и вновь повторяющейся с самого начала музыкальной теме слышится человеческий голос. Поначалу он не уверен и одинок, как ребенок, который впервые отправляется за пределы родного дома один навстречу огромному и такому незнакомому миру на рассвете только-только зачинающегося дня. Начало музыкального фрагмента окрашено робкими нотками шагов по еще влажной от росы луговой зелени, с которой звонко падают капли от резвых движений взволнованного наступлением нового дня мальчика. Он поднимается вприпрыжку на холм, с которого открывается вид на небольшую немецкую деревушку. На холме он видит еще одного ребенка и в изумлении вздрагивает, что, как мне представляется, можно услышать примерно на 1:04 записи произведения. Странно, что два незнакомых существа встретились на этом живописном холме в это утро. Благодатью или магической силой их призвало это место? Неизвестно. И мысль об этом не покидает мальчика, ведь один раз испытав присутствие тайны самого бытия, он уже видит мир по-иному, нежели раньше, ищет в нем смысл и свое предназначение, и его экзистенциальное вопрошание, которое можно услышать в интервале между 1:20 и 1:57.
Но время неумолимо движется вперед, и вскоре перед нами уже не маленький мальчик, но молодой юноша, которого мы встречаем в очень ответственный и волнующий момент его жизни. Он покинул родительский дом и отправился в город, где все для него так ново и необычно. В музыке есть и другие голоса. Это незнакомые голоса горожан, среди которых оказался юноша. Они сливаются в едином хоре. А, может быть, среди них звучит голос самого Шуберта или даже отголоски наших собственных мыслей и чувств? Определить точно не представляется никакой возможности, поэтому здесь будет уместно вспомнить слова Томаса Манна из романа «Доктор Фаустус»: «В искусстве, во всяком случае, субъективное и объективное скрещиваются, их нельзя различить, одно выходит из другого и приобретает характер другого, субъективное преображается в объективное и снова по воле гения воспаряет к спонтанности – “динамизируется”, как мы выражаемся, начинает говорить на языке субъективном». Это можно сравнить с возвышенностью любовного чувства в духовном союзе любящих душ, что указывает на сродство подлинного искусства и любви.
Любовная линия, как нам кажется, имеет место и в произведении Шуберта. И этот сюжет можно отчетливо проследить, начиная примерно с 3:12 экспромта, что выражается в особой лиричности мелодии и некоторой мечтательности. Это светлые звуки первого юношеского чувства, которое наполняет героя энтузиазмом и чувством того, что для него в мире нет ничего невозможного. К сожалению, этой романтической истории не суждено продлиться долго, расставание неизбежно, что передает следующая часть произведения, в которой различимы ноты отчаяния, одиночества и неистовой тоски по утраченному. Это состояние достигает своего высшего развития в весьма эмоционально нагруженном и напряженно окрашенном фрагменте, который начинается с 4:45, где, как мне представляется, юноша в отчаянном неистовстве пытается воззвать к самому бытию, вопрошая его о смысле всего случившегося с ним и прося его открыть цель его существования. Неистовство чередуется с моментами успокоения в душе героя. Но бытие все так же молчаливо и не раскрывает юноше своих тайн.
Концовка произведения представляет нам новый образ героя. Это уже человек, проживший долгую жизнь. Мы встречаем его на знакомом нам живописном холме в его родной деревушке, где он предается воспоминаниям о своей жизни. Перед его внутренним взором проносятся фрагменты воспоминаний о его жизни. Уже прожитые им эмоции и чувства вновь ощущаются им со всей прежней силой, но они долетают до него откуда-то издалека, будто эхо чьей-то жизни. В созерцании природы его душа, наконец, находит свое успокоение. Пусть ему так и не удалось найти ответ на вопрос о смысле жизни, сейчас это совсем неважно. Он чувствует удивительное единение с природой и миром, которое приносит ему блаженное успокоение и умиротворение. В этом состоянии мы покидаем его, оставив рассказ о дальнейшей судьбе героя незавершенным.
Прослушивание музыкального произведения очень сильно отличается от взаимодействия с любым другим видом искусства. В музыке мы имеем дело с эстетическим полем чистого звука, который, не обладая телесностью, все-таки имеет некий эфемерный и невесомый материал, который невозможно выразить ничем иным, нежели мелодией, а для словесной формы выразительности это и вовсе недоступно. Как пишет Фридрих Ницше: «Мировую символику музыки никоим образом не передашь, поэтому на исчерпывающий лад в слове, ибо она связана с исконным противоречием и исконной скорбью в сердце Первоединого и тем самым символизирует сферу, стоящую превыше всех явлений и предшествующую всякому явлению». Подводя итог, подчеркнем еще раз, что для подлинного восприятия музыкального произведения требуется особая настроенность на эстетическое созерцание, которое отходит от форм привычного рационального восприятия, открывая перед слушателями многогранный и бесконечно богатый мир чувственности и прекрасного, которое воспринимается не столько разумом, сколько иррационально. Только такое музыкальное восприятие способно возвысить человека до сферы идей, в которой он полностью растворяется, постигая настроения, эмоции и задумки великих композиторов.
Библиография
Манн Т. Доктор Фаустус. М.: АСТ:Астрель, 2011. Ницше Ф. Рождение трагедии из духа музыки // Ницше Ф. Соч. в 2 т. Т. 1. М.: Мысль, 1990. Шопенгауэр А. Мир как воля и представление. М.: ТЕРРА – Книжный клуб; Республика, 1999.
